Сегодня подъём в 7 часов, но многие уже проснулись раньше. Лежат с открытыми глазами, шёпотом разговаривают. Настроение приподнятое и даже торжественное. Да так оно и должно быть. Сегодня корпусной праздник, парад, вечером бал... Но не это главное. Главное то, что вчера вечером приехал Великий Князь. Мы его ещё не видели. Он будет принимать парад. Какая радость!
У каждой кровати на тумбочке выложены за ночь каптенармусом новая, лоснящаяся гимнастёрка, отутюженные парадные брюки, и пара новеньких погон... Нет, не спится! Когда горнист играет подъём, все уже на ногах.
До сияния начищаются пуговицы, бляха, сапоги. Натянутые в струнку кадеты строятся к утренней молитве и идут к чаю. Идут по лестнице осторожно, на носках. В директорском кабинете спит Великий Князь. В 9 часов идём в церковь. Вся она в свежих весенних цветах. Престольный праздник. Святых Кирилла и Мефодия...Стоим молча, ждём. Вот снизу, в вестибюле раздалось пение — “Испола-эти-деспота”... Приехал архиерей. Торжественно вводят его в алтарь и сейчас же наш батюшка поспешно выходит с крестом. Нам обернуться нельзя, но мы знаем, что в церковь вошёл Великий Князь.
Архиерейская служба томительна и долга. Сухонький старичок поёт тоненьким, слабым голосом, зато контроктавный рык протодьякона вызывает у кадет почтительное уважение. Но вот, наконец, “Многая Лета” и мы видим Великого Князя, подходящего ко кресту. Он все тот же... Неизменный, восторженно любимый!...
Быстро расходимся по ротам. Младшие за фуражками, первая рота “в ружье”. Выходим на плац и строимся в открытое каре. Как все радостно! Тёплый, майский день. На небе ни облачка. Пахнет сиренью, акацией и... духами. Как же иначе? Справа от парадного входа построены трибуны и на них огромная, колышущаяся клумба белых платьев, белых широкополых шляп с целыми грудами цветов, по тогдашней моде. Это жены и дочери наших воспитателей. Между ними кое где блестят узкие золотые погоны наших штатных преподавателей. В белом сюртуке “маленькое превосходительство” — статский советник И. В. Каменский, преподаватель истории и географии. В полковой парадной форме старый генерал, постоянный прихожанин нашей церкви. Фамилии его почему-то никто не знает, но все знают, что его грудь вся в орденах и между ними, кроме Белого Орла есть ещё и совершенно для нас непонятный — Красного Орла. Воспитатель когда-то объяснил, что это прусский орден, но за какие заслуги его носит русский генерал — неизвестно. Тут же, портя весь ансамбль, выпирая своим жирным брюшком, чёрными усами и маслянистой головой, от которой его воротник всегда засыпан перхотью, важно стоит, ненавидимый всеми кадетами, преподаватель математики Лазарь Дмитриевич Ханакадопуло. Ростом он не больше чем ранжир 4-й роты, зато рядом стоящая его жена, могла бы быть правофланговой в 1-й! Когда он впервые ввёл её в зал на один из наших корпусных вечеров, через пять минут Корпус облетело прозвище — Ханака-до-полу и Ханака-до-потолка.
Правее белой клумбы колышется второй цветник. Здесь уже попроще, но зато красочнее. Шуршат новые ситцевые или сатиновые платья жён наших служителей, поваров, хлебопёков, портных... Барышнями на высоких каблучках группируются горничные наших офицеров. Все радостное, все весёлое, все дышит маем и торжеством нашего высокого гостя и хозяина. И третий цветник пёстрых красок обрамляет широкий плац. У решётки гроздьями столпились ранние дачники, прохожие, любопытные...
Корпус построен. Офицеры на флангах взводов. Впереди монументальной фигурой высится командующий парадом стройный и чёткий полковник Самоцвет, наш грозный и любимый “Мотя”.
У главного подъезда движение. Два швейцара, Иван-большой и Иван-маленький, выстраиваются по бокам. На них треуголки и красные ливреи с пелеринами, отороченными оранжевым бортом, с чёрными двуглавыми орлами. Что-то торжественное, дворцовое, имперское... У Ивана-большого в руках медная, сияющая на солнце булава. “Мотя” натянулся, как струна. — “Под знамя слушай, на ка-раул.” Чётко и легко вскинулись винтовки. Блеснули шашки офицеров. Все замерло. Высокими, заливистыми серебряными трелями взвились звуки корпусного марша. Адъютант Корпуса, сотник Ткачёв (впоследствии генерал-майор, георгиевский кавалер Креста и Оружия, один из доблестнейших летчиков I-й Мировой войны), держа у козырька свою, с отрубленными на Японской войне пальцами руку, предшествует знамёнщику с ассистентом. Знамя становится на правый фланг.
“К но-ге!”, командует Мотя и почти сейчас же снова — “Парад, слушай на кра-ул!”. Раз-два, хрустко шуршит приём. Все головы повёрнуты к подъезду. Выходит Великий Князь. Высокий, стройный, красивый той родовитой, аристократической красотой, против которой бессильны и болезни и время. За ним директор, свита. “Мотя”, чётко беря шашку “подвысь”, подходит с рапортом. Гремит марш. Великий Князь обходит фронт. Все глаза впились в него. Так полагается по уставу. Но еще больше так происходит от неизмеримой любви.
— “Здо’гово пе’гвая гота!”, раздаётся Его грассирующий голос.
— Здравия желаем, Ваше Императорское Высочество!...
— “Здо’гово вто’гая гота!... Т’гетья,... четве’гтая!... — Здравия желаем, Ваше Императорское Высочество, заливистыми дискантами кричат малыши и на сердце становится так светло и так радостно, что хочется и плакать и смеяться. Ну, плакать от восторга можно и внутри себя, а вот смеяться?... В строю?... Кто же не знает твердого закона — вид весёлый, но без улыбки...
— Позд’гавляю Вас с ко’гпусным п’газдником!
— Покорно благодарим, Ваше Императорское Высочество!...
Великий Князь отдаёт приказание Самоцвету. “Мотя” салютует шашкой. “К но-ге!... В батальонную колонну по полуротно стройся!... — Рота на пра..., рота на пра...”, командуют во второй, третьей и четвёртой ротах... “Во...” Чётко щёлкнули каблуки.
— Шагом Марш!. Корпус перестраивается в батальонную колонну.
— К церемониальному маршу,... На одного линейного дистанция,... Первая рота шагом... Оркестр быстро переходит на фронтальную позицию. Разбегаются по трассе линейные. Полковник Орлицкий, командующий 1-й ротой, выходит перед фронт. — Рота, на пле-чо! Равнение на право, шагом... Марш.
Взмыли грозные и поющие звуки Егерского марша. По ниточке выравнены, сверкающие на солнце штыки. По ниточке выравнен, чётко отбивающий шаг, развёрнутый строй полуроты. Впереди блестит поднятая “подвысь” шашка Самоцвета. За ним сверкает шашка Орлицкого. Резким движением шашка падает вниз. Все головы вздёрнуты на право...
— Хо’гошо, пе’гвая г’ота!...
— Рады стараться, Ваше Императорское Высочество!
И все чувствуют, что это не привычные слова устава, но что, действительно, так рады стараться, что если бы в эту минуту был бы отдан самый невероятный, самый неисполнимый, самый смертоносный приказ атаки, штурма, боевого безумия, то не было бы преграды, которую бы не преодолели, и не было бы крепости, которую бы не взяли. Сейчас живёт не тело, но дух его несёт на крылах своих.
Стена за стеной проходят все восемь полурот. Звенит оркестр, звенит солнце, звенят восторгом юношеские и детские души и сердце наполняется такой любовью и такой гордостью своей принадлежности к великой семье Императорской Армии, что становится почти физически ощутимым глубокий смысл той старой, ещё Суворовских времён, солдатской песни, где звучат слова:
Жизни тот один достоин,
Кто на смерть всегда готов...
Парад окончен. Быстро расходимся по ротам и идем в столовую к завтраку. Завтрак парадный, — бульон, кулебяка, отбивные котлеты с горошком, пирожные, а для первой роты даже и по стакану шипучего. Великий князь обходит столы, присаживается, шутит, пьёт из кадетской кружки. Кружка тот час же разбивается и осколки её разбираются на память. Великий Князь вынимает носовой платок. Положить обратно в карман Ему уже не придётся. Платок постигает участь кружки. Ещё “полагается” срезывать пуговицы с Его кителя, но мы боимся это сделать. Он в парадной форме, а вечером бал. Есть ли у него с собой второй китель? Нет! Уж пуговицы мы оставим для прощания...
После завтрака можно идти в отпуск. Но кто же уйдёт из корпуса, когда в корпусе Великий Князь? Разве только те, кто к вечеру должны будут привезти своих матерей, сестёр, приглашённых...
Но вот и вечер. На фасаде загораются электрические вензеля — Государя в середине, “КК” с одной стороны и “ЕМ” с другой.Оба ливрейные Ивана беспрерывно высаживают гостей из колясок и экипажей. Вереницей карет подъезжает Одесский Николаевский Институт и из них, под строгим надзором классных дам выпархивают белые пелеринки. Десяток горничных раздевают приглашённых, оправляют их платья, смахивают пыль с туфелек. Нескончаемым потоком, чуть подобрав лёгкие бальные туалеты, поднимаются гости по устланным красным плюшевым ковром лестнице, уставленной по сторонам миртами, цветущими олеандрами и пышными раскидистыми пальмами. Ярко освещён бальный зал и натёртый до блеска паркет сияет ослепительным зеркалом. Кадеты-распорядители, с ленточными аксельбантами на плечах и в белых перчатках, провожают своих гостей, поднося каждой даме бутоньерку весенних цветов — ландыши, незабудки, сирень... И у входа в зал, каждой даме вручается изящный “Carnet de bal” с миниатюрным карандашиком для записи приглашений. Аромат духов разлит в воздухе. Шелестит шелк, хрустит тафта, пенятся облака газа, сияют чистые, доверчивые девичьи глаза, звенит молодой смех...
Приезжает Командующий Войсками Округа граф Мусин-Пушкин и вместе с Великим Князем входит в зал. Что может быть прекраснее, благороднее, торжественнее и почтительнее глубокого реверанса, который с такой грацией умели делать все благовоспитанные девицы старого русского общества? Какой гармоничной волной прокатывался он по залу в тихом шелесте широких платьев! И как чёток и скульптурно напряжён был силуэт стоящего рядом кавалера, вытягивающегося в струнку и с высоко поднятой головой смотрящего “прямо в глаза”!...
Сейчас, когда рухнула Великая Империя и когда вся её былая мощь и красота не только ушли из жизни, но и высмеяны, как “предрассудки буржуазии”, мы знаем, что величие Империи держалось не только на преданных штыках её Армии, но и на этом благородном реверансе, ибо все эти светлые и трогательные в своей непосредственности кудрявые девушки, становясь матерями, воспитывали своих сыновей в духе жертвенного служения России и её Венценосцам.
На середину зала выходит высокий красавец-герольд, в серебряном супервесте, в сопровождении двух герольдов-трубачей. Подняты серебряные, обрамленные стягами, фанфары. На три стороны звучит сигнал. Все стихло. На русском, французском и немецком языках герольд возвещает начало бала. Гремит традиционный полонез из “Жизни за Царя”.
Великий князь в первой паре открывает шествие, ведя за собой жену директора, госпожу Родкевич. Он высок и строен. Она, едва достигающая ему до груди, полная дама, с бриллиантовым шифром Смольного Института на плече и с алмазным эгретом в седых волосах. Великолепная пара, величественная и торжественная. За ней директор корпуса, генерал Родкевич, ведёт вторую такую же помпезную даму, Кандыба, Начальницу Института Благородных Девиц. В третьей паре “хозяин” вечера, красавец вице-фельдфебель Микулин, будущий кирасир, ведёт старшую пепиньерку Института. Дальше “табель о рангах” кончается и бесконечной лентой текут пары офицерских и кадетских погон с молоденькими барышнями и пожилыми дамами. И тут происходит сенсация! В первой паре “нерангового” потока кадет Бавионик ведёт с собой госпожу Кошлич! Что это? Случайно или обдуманно-преднамеренно? Не родится ли сейчас новая традиция, в силу которой для всех будущих поколений станет обязательным, чтобы последний ученик 7-го класса открывал бы бал с женой инспектора? Это кажется вызывающим, но от этого веет духом какого-то глубокого и полноценного символа, и потому это великолепно. Знает ли мадам Кошлач какую роль ей приходится случайно играть?...
В середине зала появляется Холачёв, наш учитель танцев и лучший танцмейстер Одессы. На нем безукоризненный фрак, белые перчатки и шапо-кляк в руке. Холачёв руководит полонезом. Поток раздваивается, сходится, вновь расходится, перестраивается во всевозможные фигуры, наконец, разворачивается широким фронтом стены кавалеров против дам, приседающих в грациозном реверансе. Полонез окончен. Великий Князь, почётные гости и окружение рассаживаются на небольшом подиуме, устланном коврами и обставленном цветами и пальмами. Над ними высится огромный портрет Государя. Теперь герольды возвещают традиционный вальс. Начинается бесконечный котильон. Нет, кажется, предела бальной выдумке. Вот звучит “Марш Черномора” из “Руслана и Людмилы”. Из противоположной двери появляется шествие. Длинной вереницей идут гномы, неся на бархатных подушках нескончаемую бороду. Наконец, высоко поднятый на троне, появляется сам Черномор — самый маленький кадетёныш 4-й роты. С ним корзины даров Людмиле. Герольды вызывают Людмил. Подходит несколько барышень. Им первые дары — шёлковые колпачки с фатой, бриллиантовые звезды на грудь и ленты через плечо. Дальше дары для всех.
Гремит вальс. Взвиваются бумажные змеи, трещат хлопушки, мелькают шапочки, маски, веера, сверкают алмазы фольговых орденов, сыплется конфетти, кружась, опутывает всех серпантин... Черномор, освободившись от своей бороды, пытается куда-то скрыться, но Великий Князь зовёт его к себе. Бедному кадетёнышу и сладостно, и страшно сидеть на коленях у Великого Князя, но Великий Князь угощает его мороженным и страх быстро проходит.
Пауза. В вестибюле зала буфеты — лимонад, оршад, ситро, мороженное, фрукты... Но из зала снова звучит музыка. Льются звуки па-де-катра, па-де-патиньера, краковяка, боярышни... и снова вальс. Выезжает расписная ладья. на ней Садко с гуслями. В ладье дары Морской царевне. Снова звезды, блёстки, золотые рыбки, сети, удочки... Через зал протягивается бумажная стена — море. Дамы по одну сторону, кавалеры по другую, закидывают удочки и на них выуживают своих “золотых рыбок”. И вот новый аттракцион: выкатывается огромное картонное сердце. Оно все в дырочках, на обороте которых билетики с именами. Такие же имена раздаются барышням. Перед сердцем груда рапир. Кадет подходит, берет рапиру, делает салют и на выпаде пронзает сердце. На его рапире билетик. Теперь Онегин идёт искать Татьяну, Ленский Ольгу, Лаврецкий Лизу... Вся русская литература, по которой мы пишем сочинения на уроках русского языка, здесь. Да и не только русская! Здесь и Отелло с Дездемоной, и Фауст с Гретхен, и Дон Карлос с Елизаветой и т.д...
Жарко... Все устали. Герольд приглашает гостей в столовую. Там чай, бутерброды, пирожное, конфеты. Кадеты не садятся, кадеты служат своим гостям. Играет большой настоящий концертный кадетский балалаечный оркестр. Многие из гостей слышат такой оркестр впервые. Но вот снова зал. Проворные руки служителей уже подмели горы конфетти и серпантина на полу. Окна открыты и тихая майская ночь ласково освежает разгорячённые тела.
Финальная мазурка. Холачёв превосходит самого себя, изобретая самые сложные и замысловатые фигуры. Загораются бенгальские огни. Зал приобретает феерический вид. Сотня воздушных шаров с подожжёнными шнурами взлетает под потолок, лопается с грохотом канонады и сверху сыплется дождь конфетти...
“Messieurs les cavaliers, a genoux et remerciez vos dames!”
Бал окончен. Великий Князь, чтобы не создавать официальности, незаметно уходит. Начинается разъезд.
— Господин капитан, разрешите проводить Вашу супругу домой, обращается кадет, весь вечер усиленно ухаживавший за молодой женой воспитателя.
— Это не моё дело, следует изумительный ответ. Спросите у дежурного воспитателя!
Так в “доброе, старое время”, в Российской Империи, Одесский кадетский корпус, как впрочем и все другие Корпуса, праздновал день своих Именин.
На другой день Великий Князь уезжает. Корпус построен на плацу для проводов. Великий Князь обходит роты, благодарит за порядок и выправку и, обращаясь к директору, велит распустить Корпус на 2 дня. Директор провозглашает “Ура!” Великому Князю... “Ура!”,... заливаются восторженные голоса и снова волна любви и восторга заливает сердце.
Подают экипаж. И тут происходит первое и единственное нарушение дисциплины и установленного порядка. Кадеты бросаются к экипажу, стаскивают кучера с козел. Лошади в испуге бьются, но их моментально выпрягают. Экипаж во весь карьер везут через огромный плац к воротам. Здесь Великий Князь приказывает остановиться. Кучер подводит лошадей. Кадеты восторженно кричат “Ура!” и Высокий Гость, заботливый Начальник и Отец, уезжает.
Еще долго в сердцах трепещет льющаяся через край радость. Она останется в душах. Аристократическая внешность помпезного приёма не у многих когда-нибудь повторится в жизни. Кто мы, кадеты? В подавляющем числе сыновья простых армейских офицеров, скромно служащих своему Отечеству в глухих, маленьких городишках великой Империи. Не многим из нас придётся видеть блистательную роскошь и богатство высокого класса. Мы станем такими же скромными армейскими офицерами, как наши отцы, и вся роскошь замкнётся для нас только в полковых офицерских собраниях. С нами разделят участь и все эти светлые, кудрявые девочки, которые так упоительно отдавались радости бала, на котором они чувствовали себя сказочными принцессами. И станем мы простыми “Вашими Благородиями”. Но “благородство” наше будет лежать не в родовитости происхождения, а в том круге благородного мышления, действий и поступков, который вложило в нас благородство воспитания и высокий пример взаимоотношений Лица Императорской Фамилии с мальчиками самой простой среды. Не на таком ли примере построится и наше отношение к солдату, который доверчиво должен будет пойти за нами всюду, куда мы его поведём?
Великая Империя рухнула. Мы изгнаны из своей Родины, конечно, не за то, что мы ей плохо служили, а как раз за то, что мы служили ей слишком хорошо. Но и сейчас, через 50 лет, разбитые ранами, поседевшие и угнетённые жизнью, мы несём в себе неугасимый свет, влитый в наши души нашим общим Отцом, Великим Князем Константином Константиновичем. И, если есть в панихидной молитве слова о Вечной Памяти, то нигде они не могут жить лучше, чем в кадетских сердцах.
