II Печатать позволяется с тем, чтобы по напечатании представлено было в цензурный комитет узаконенное число экземпляров. Санкт-Петербург, января 23 дня 1845 года.
Ценсор Ивановский.
Книга наша есть перевод книги господ Перро и Адриана Робера ‹La polka enseignée sans maitre, — son origine, son développement, et son influence dans le monde›. Русским переводчиком прибавлены только глава «Полька в Петербурге» и несколько замечаний.
Вместо предисловия выпишем здесь то, что говорят господа Перро и Робер в заключении к своей книге: «Итак, история польки окончена! Слава её упрочена; мы видели как она поглотила Париж, с какою быстротою распространилась по провинции; польке не достаёт только общеизвестности, IV чтобы занять место между вальсом и галопом, любимейшими танцами Европы. В столице виною тому не что иное, как неумеренная щепетильность некоторых особ, которые, опасаясь обратить на себя внимание, или возбудить насмешку, не решаются по сию пору посещать танцевальные классы. Провинция представляет зрелище ещё печальнее: какие-нибудь два или три шарлатана, без всякого хореографического знания па, не в состоянии, разумеется, возбудить к польке любви и расположения публики. В следствии всего сказанного, откинув в сторону неуместную скромность, мы объявляем формально, что книга наша, составленная по методе первого полькиста Европы Евгения Коралли, не только весьма полезна, но даже необходима для скорейшего распространения польки.
Полька действительно не так сложна и запутана, чтобы требовала непременной помощи учителя; хорошее, верное теоретическое изложение всех её фигур, достаточно для совершенного её знания.
V К довершению скажем, что читатели могут быть уверены в точности излагаемых нами правил; все подробности и оттенки сообщены нам самим господином Корали, которому здесь же воздаём величайшую нашу благодарность».
Вот что говорят господа Перро и Робер; нам нечего прибавлять, ибо книга наша, как мы уже сказали, есть верный сколок с их книги. Бесспорно, при указаниях опытного учителя, дело может идти легче и скорее; но когда нет и негде достать учителя? У нас ещё и в Петербурге учителей и учительниц польки не много; в провинции же не слышно ещё и таких, о которых упоминают господа Перро и Робер, не только действительно знающих польку. Для провинции-то мы и посвящаем преимущественно свою книгу.
Полька имеет нечто общее с некоторыми известнейшими танцами, — потому, по крайней мере тем, кто знает эти известные танцы, книга наша, VI текст которой поясняется картинками, представляющими разные па польки, — принесёт пользу несомненно...
История польки!.. Трудно написать историю польки, может быть, даже труднее, чем историю римского народа или историю преферанса. Происхождение её, как происхождение всех важных и великих открытий, «скрывается во мраке неизвестности». Вот, однако же, что рассказывают авторы, с книгою которых мы хотим вас познакомить: справедливы ли их показания — сказать не можем; но к утешению читателей скажем, что не имеем также ничего, чем бы могли их опровергнуть:
«Два или три года тому назад, живописец Ипполит Дорвилье возвращался из путешествия своего по Египту с лордом М*** и двумя приятелями, как вдруг пароход, на котором спускались 8 они по Дунаю, вынужден был остановиться, за неимением угля, в маленькой деревушке по близости Белграда. Неожиданное это происшествие привело в восторг наши туристов. Им предоставился удобный случай посетить Сербию. Все четверо выгружаются на берег; молодой венгр назначен им проводником и толмачом. Но как явиться? Под каким предлогом? Неужели простыми путешественниками? Этот род людей может только быть оценён в стране образованной и просвещённой. Советуются; лорд М*** вёз с собой молодого абиссинца; кто-то предлагает выдать его за египетского принца, путешествующего инкогнито с своей свитою; сначала смеются, но потом с радостью принимают предложение. Смуглый цвет абиссинского невольника, восточный костюм, которым они запаслись, все способствовало к исполнению такого плана. Подъезжают к деревушке; это было воскресенье вечером: во всех концах селения плясали. Национальные танцы, быть может. более всего возбуждают любопытство путешественников; 9 танцы, это нравы народа, изложенные стихами. так думали наши туристы, когда входили в первую попавшуюся таверну, куда привлекли их звуки скрипки; внезапное их появление и странные костюмы, мгновенно прекратили увеселения поселян. Венгр воспользовался замешательством и представил чужестранцев так, как было условлено прежде. Эффект был произведён; крестьяне и крестьянки по очереди стали подходить, низко кланяясь его африканской светлости, которая с своей стороны сохраняла всю важность, приличную высокому сану. Когда церемония кончилась, мнимый египетский принц пригласил их снова продолжать пляски.
Бедняки чрезвычайно обрадовались предложению, тем более, что им не случалось ещё танцевать в присутствии такой важной особы. Пыль поднялась со всех сторон, каблуки застучали, дребезжание шпор не прекращалось. Шпоры — первая мода в дунайских провинциях. Шпоры не почитаются у них роскошью, но предметом столь же необходимым, сколь одежда. Дворянин или крестьянин, все равно! самый бедный 10 не обходится без шпор; шпоры прежде всего, а сапоги уже после, если Бог пошлёт! — Нищие, в той чудной стране, просят милостыню не деньгами, но — шпорами!
Между тем, крестьяне и крестьянки, взяв друг друга за руки, правильною шеренгою приближались к чужестранцам; вдруг, середина шеренги отступила назад концы её соединились, и все пары составили один общий круг; потом круг этот разъединился и пары, отдельно одна от другой, стали выполнять разнообразные и живописные эволюции.
Таков был сербский танец. Наши иностранцы остались им совершенно довольны, хотя не могли вполне подметить всей его хореографии; абиссинский принц был более чем счастлив. Поселяне, по окончании танцев, почли за необходимое назначить самую хорошенькую сербку к изъявлению благодарности посетителям за оказанное внимание; никто не сомневался, что его светлость щедро наградит девушку. Действительно, принц не замедлил 11 опустить руку в карман; но не нашёл в нем ничего, кроме сухих орехов, поспешил вручить их прелестной дикарке.
Путешественники наши не могли удержаться от смеха, видя изумление поселян; но опасаясь возбудить подозрения, поспешили загладить неосторожность доброю горстью полновесных монет. Было уже поздно; число карабинов умножалось с каждою минутою, брови хмурились, предвещая грозу. К довершению всех бед, его светлость, в испуге, предпринял намерение спастись бегством, и как-то нечаянно опрокинул горшок с водой на сапоги лорда М***. Бывший министр, позабыв долг и приличие, осмелился, при помощи колена, дать почувствовать мнимому абиссинскому принцу неловкость его поступка. В одно мгновение, путешественники были окружены со всех сторон; неистовые крики оскорблённых сербов грозили бедою, и если б не явился капитан парохода с многочисленною толпою матросов, туристы дорого заплатили бы за неуместную любовь свою к национальным танцам.
12 Возвратившись во Францию, путешественники наши находили неизъяснимое удовольствие рассказывать это происшествие; но можете себе представить их изумление, когда они увидели в Париже тот же самый сербский танец, которым восхищались за несколько недель в деревушке Белграда! Танец этот пользовался уже всеми преимуществами последней моды, поглощал театры, сводил с ума весь город. Одним словом, он был не что иное, как —
полька, которая несколько месяцев сряду занимает парижскую публику, интересует провинцию, и успела в короткое время обогатить несколькими сотнями тысяч главных жрецов своих!!! Полька тоже стара, как земной шар, но имеет в себе что-то особенное, что-то напоминающее поэзию древней Германии. Если б она была создание какого-нибудь танцевального учителя, мы не стали бы уделять ей столько времени и места, потому что не веровали бы в продолжительность её существования. Но полька не есть прихоть, или пустое 13 изобретение, рождённое утром и забытое вечером. Огромная популярность в одной из самых поэтических и прихотливых стран мира дала ей положение, которого не в состоянии поколебать ни выходки водевилистов, ни даже — капризы женщин.
Нельзя утверждать, чтобы полька должна была понравиться всем нациям, без исключения; но решительно не понятно, почему она менее может быть доступна французам, нежели вальс старший её брат, рождённый с нею в одной колыбели.
Что ж касается до её истории, скажем только, что начало польки теряется в мраке времён. Где, каким образом она получила существование? никто не знает. Однако маленький топор, неразлучный с венграми, когда они танцуют её, как нам кажется, достаточно свидетельствует о её древности, ибо мы встречаем это оружие во всех плясках северных варваров. Быть может (принимая в соображение название) она получила начало в Польше; но как бы то ни было, её танцуют 14 теперь не только во всей Германии, но даже и во всей Европе. Венгры и богемцы в особенности мастерски танцуют польку.
В Богемии сорок или пятьдесят пар сходятся вместе; танец открывается одною парою, потом присоединяется к ней другая, потом третья и т.д. Каждая пара танцует отдельно, независимо от другой, и под конец, смешение пар составляет разнообразнейший и чудеснейший coup d'œil. Это па чрезвычайно сходно с тем, которое танцуется в наших гостиных. Венгры же, как мы сказали выше, танцуют польку с маленьким топором, делая им во все время быстрые движения вправо и влево и упираясь на него, когда преклоняют колено. Топорик этот, отменённый в театрах нашим дилетантизмом, необходим однако для соблюдения археологической точности. Положим, он лишний в гостиной; но на сцене, где требуется историческая верность костюма, не следовало упускать его из виду.
Полька вступила в Париж без особенных церемоний и кличей народа.
Ни единое чудо не предзнаменовало её появления: собаки не выли, как после смерти Цезаря; камины не были опрокинуты сильным порывом ветра, как то случилось при последнем вздохе Макбета.
Великие события вообще любят инкогнито; одни только горы, беременные мышами, прибегают к громкозвучной торжественности.
Полька, могучая своей совестью и гением, преспокойно приехала в дилижансе Лафит и Кальяр, в образе простого смертного, по происхождению поляка. В один прекрасный вечер поляку вздумалось сообщить свои знания двум или трём приятелям; на следующий же 16 день польку танцевали во всех парижских салонах под грохот рукоплесканий.
Едва успели произнести имя молодой чужестранки, как уже во всем Париже произошла революция; все забыто! Демон польки овладел парижанами совершенно: бегали по городу, в надежде получить об ней верные сведения; женщины сходили с ума, с девушками делались спазмы; одним словом, Париж можно было принять за дом умалишённых. Неистовыми криками призывали польку; танцмейстеры, осаждаемые утром и вечером, решительно не знали которому из святых поручить себя, чтобы только избавиться от докучливых преследователей; с каждым днем жизнь их подвергалась большей опасности; за дверьми несчастных не умолкал рев толпы; некоторых из них обвинили в измене за то только, что они не знали польки. Два века тому назад, их просто, без всякой церемонии, побили бы камнями за дерзость с какою они принимают на себя звание танцора, не обладая знанием танцев и другого света.
17 Около того времени старый фигурант Большой Оперы, отпущенный с благодарностью за «долгую и бездарную» службу администрацией главного парижского театра, стал прислушиваться к толкам и рассуждения пробовал, склеивал, исправлял и наконец кончил тем, что произвёл действительно что-то похожее на польку; на следующий же день можно было читать в самых отдалённых частях Парижа следующие слова:
О счастье! и так полька не есть миф, полька сделалась общим достоянием, и принадлежит к хореографии; наконец, можно учиться танцевать польку! В улице Вивьен нет прохода от множества экипажей, зала господина Целариуса полна посетителей и посетительниц. Уроки польки сменяются беспрерывно. Жены прибежали сюда потихоньку от 18 мужей, мужья потихоньку от жён; ничто не в состоянии удержать их: ни дурная репутация вивьенского бала, ни общество фигуранток, ни поздний час ночи, — все вздор, когда есть средство поучиться танцевать польку! — Словом, увлечение было так велико, что сам господин Целариус добровольно повинился в получении от польки тридцати тысяч франков. Можете себе представить, сколько он получил действительно!
С некоторых пор маркизу М*** поведение жены показалось странным, мистическим; если ему случалось смотреть на неё пристально, она тотчас же отворачивала голову; если он спрашивал её «где она была? куда едет» — она не знала, что отвечать, и видимо смущалась; кончилось тем, что они поссорились и маркиза объявила мужу свои права на свободу и независимость. Маркиз не смел прекословить, потому что имел несчастье любить жену более, чем следует. Они не говорили почти целый день. Вечером легли отдыхать, повернувшись друг к другу спиною, и молчали до тех пор, пока лёгкое дыхание маркизы, подобное вечернему зефиру, не удостоверило мужа, что супруга его покоится сладким сном.
20 — Она спит, думал маркиз, и она может ещё спать! Сердце женщины как бездна, наполненная изменой и ложью. Она меня обманывает, я в этом уверен; она изменяет священнейшим узам супружества, и — осмеливается спать! О! я охотно пожертвовал бы двадцатью годами жизни, чтобы знать коварного её обольстителя!.. Господи! Господи! кто он?.. Не граф ли Юлий? — Нет, она находит его прекрасным; если б она его любила, то верно не стала бы хвалить — при посторонних, а скорей бранила бы, как бранит маркиза Анатоля. — Маркиз Анатоль? — Нет, я знаю, он влюблён в другую. О! какое мучительное состояние! Я, который так страстно любил её; который скорее был любовник нежели муж; каждую минуту готов был жизнию жертвовать по первой её прихоти... И теперь — что же? обманут, да! обманут безжалостно! О женщины! женщины! чем более вас любишь, тем беспощаднее вы обманываете!..
В ту самую минуту бледный луч луны 21 робко проскользнул сквозь кисейные гардины кровати и осветил бесподобно личико маркизы.
— Как она прелестна! продолжал маркиз: как нежны и невинны черты её лица! Бледное, осенённое каштановыми кудрями, не дышит ли оно ангельским спокойствием? Не угадываешь ли очаровательную голубизну её глаз, глядя на длинные эти ресницы? Как легко дыхание, вздымающее нежные её перси! Какая небесная улыбка блуждает на устах её! И когда подумаешь, что все это прикрывает столько коварства... О! нет, быть не может! Впрочем куда же может она уходить каждый вечер?
Маркиз терялся в догадках; но не решив ничего, последовал, за неимением лучшего, совету, которым честный Яго наделил венецианца Родриго: лёг спать; но сон не приходил. Вдруг пробило полночь.
— Жорж! сказала маркиза вполголоса.
— И так она не спит: она притворялась! подумал муж.
22 — Жорж, слышишь ли?
Он молчал. В одну секунду маркиза спрыгнул на пол, сама надела платье и ботинки, чего с нею никогда не случалось, и подошла к туалету. Видя все, маркиз готов был разыграть скандальную семейную сцену; но подумав несколько, предпочёл остаться зрителем и ожидать развязки; он даже испускал по временам довольно громкое храпение, чтобы совершенно отстранить подозрения клятвопреступницы. — Наконец, маркиза набросила на нежные свои плечики турецкую шаль, открыла потихоньку двери и — исчезла. Спрыгнуть с кровати, одеться наскоро и броситься по следам жены — было маркизу делом одной минуты. Он вышел из комнаты и увидел, что она сходила по лестнице; на подъезде ждала горничная. пройдя несколько шагов, обе они сели в карету, которая, казалось, была заранее приготовлена и повернула в улицу Гренель-Сен-Жермен. Маркиз стал на запятки. После часа езды, который, разумеется, показался раздражённому супругу целым месяцем, карета 23 остановилась у входа в бульвар. «Так здесь!» подумал он, и отошёл несколько шагов назад.
Обе женщины действительно вышли из кареты, но продолжали путь пешком. Остановившись по средине улицы Гранж-Батальер, они вошли в один дом, довольно богатой наружности; маркиз поспел именно в то самое время, как за ними уже заперли двери.
Убедившись в своём несчастье, он сначала не знал, сжечь ли ему проклятый дом, куда скрылась изменница, или застрелиться самому? Но потом, отложив оба эти намерения, вернулся домой; дома он открыл толстый том свода законов, прочёл раза четыре сряду главу о разводе, и предался мечтаниям, которых мы, к удовольствию читателей, пересказывать не будем. Облегчив таким образом свою грудь, он взял бумагу и стал писать; то, что он писал, не было ещё окончено, когда маркиза возвратилась домой.
Увидев мужа, одетого и бодрствующего, она вскрикнула и хотела бежать; но маркиз 24 остановил её, упросив остаться и в коротких словах объявил, что ему нужно посоветоваться с нею о важном деле.
— Что такое? — спросила она, испугавшись строгого тона, с каким говорил маркиз, — что такое?
— Взгляните, — отвечал он, подавая ей исписанный лист.
— Что я вижу!.. просьба о разводе? Что все это значит?
— То, сударыня, что после всего случившегося, мы не можем оставаться вместе.
— Но, Жорж, вы с ума сошли! вскричала маркиза, с трудом удерживаясь от смеха.
— Нет, сударыня, я не сумасшедший; правда, я был без ума, когда верил вашим уверениям, вашей любви... Но, прибавил он, невольно смутившись, вам нечего опасаться; я вас слишком любил... и не заставлю вас краснеть перед людьми; посмотрите, я оставил пустое место там, где должна быть означена причина развода, с тем, чтобы вы сами определили её.
25 — О! я во всю жизнь не забуду столь благородного поступка! — отвечала маркиза, взяв его за руку.
— Я этого не требую от вас, сударыня; потрудитесь только написать, что вам заблагорассудится.
— Хорошо, сказала она, взяв перо и готовясь писать.
— О Боже! думал маркиз, она делает это так охотно, она не думает даже просить прощения!
— Готово! сказала маркиза, возвращая мужу бумагу.
Дрожащею рукою взял он лист; глаза его помутились; не желая впрочем казаться слабым, он прочёл довольно твёрдым голосом:
«Итак, я требую развода... в следствие... в следствие...» Что я вижу? Что вы написали, сударыня?..
— В следствие польки.
— То, милостивый государь, что дом, куда я ездила почти каждый вечер, не что иное, как 26 Большая Опера, — господин Коралли учил меня там танцевать польку. Не должна ли я была написать что мы разлучаемся в следствии польки?
Мир, как можно себе представить, не замедлил снова соединить супругов; но зато можно сказать утвердительно: полька послужила предлогом многим историям, имевшим развязку и совершенно противную... Всякое нововведение такого рода неизбежно обрушивается на голову бедных мужей. Сколько хлопот, расходов и — что всего важнее — сколько ежеминутного трепетного и часто не беспричинного страха!!! Между учителями польки бывают и молодые люди, с красивенькими усиками; между жёнами... бывают всякие! А бедный муж!.. Он нечаянно входит в комнату, где жена его изучает польку. Она и её учитель в ту минуту находятся в положении, предписываемом условиями того или другого «па», которых он — злополучный муж! — не знает. Волосы учителя сбились просто от слишком усердны прыжков; щеки жены как-то неестественно разрумянились, без всякого сомнения, 27 не от чего более, как от той же причины; в глазах её не более, как следы усталости от продолжительности танца, — а между тем представьте себе положение нечаянно вошедшего мужа... Бедный муж! Зачем стекла очков твоих не дают тебе средства видеть, что делается в твоё отсутствие?..
Как бы то ни было, полька в короткое время сделалась в Париже отраслью хореографии; не замедлило явиться бесчисленное множество учителей польки. От самого ничтожного танцмейстера, до великих мастеров искусства Терпсихоры — все вызываются обучать танцевать польку.
Каждый квартал, каждая улица обзавелась своим учителем польки: не трудно вообразить, сколько между ними шарлатанов, сколько людей, посвящённых в таинства всех художеств, за исключением польки. Один из них, вызвавшись обучать «модному танцу», в продолжение целых двух месяцев обманывал жителей квартала le Marais, показывая им канкан; 29 так что девственная молодёжь той части Парижа, в виду родителей и с родительского соизволения, предавалась со всем жаром юности опасному па, к которому ещё в колыбели вселяли в ней отвращение.
Что ж касается до настоящих уроков польки, то в Париже, по словам нашего автора, можно указать только два места: залу господина Целариуса и Лабордо там, по крайней мере, говорит он, покажут вам танец, который не похож на краковяк, на стирийский па, на гавот, на канкан; но посвятят вас во все таинства настоящей польки. — Из двух поименованных господ, автор наш отдаёт решительное преимущество господину Лабордо, ссылаясь на то, что его метода проще — и называет польку, показываемую им, приличнейшей для салонов.
Между дамами высшего парижского круга и «дамами» парижской оперы издавна существовали, по словам нашего автора, неприязненные отношения — зависть, ненависть, презрение. Полька их примирила!
Энтузиазм, овладевший Парижем при появлении польки, не имел границ. Не было дамы, какое бы не занимала она место в обществе, которая не снискала бы случая быть посвящённою в новое таинство. Полька находилась в руках жриц Терпсихоры, и овладеть ею можно было не иначе, как прибегнув к театральным дамам; один кордебалет хранил священный залог чужеземного танца и 31 потому, не смотря на прежние предрассудки, высшее парижское общество ударило челом кордебалету. Считая однако неприличным разъезжать по танцклассам, аристократки сочли за лучшее приглашать театральных дам в свои отели; с той минуты не Сен-Жерменское предместье стало посещать Большую Оперу, но большая Опера стала, по приглашению, являться в Сен-Жерменское предместье.
Странно было, говорят господа Перро и Робер, смотреть на молоденьких наших танцовщиц, одетых в простые платья и занимавших в салонах довольно значительное место; странно было видеть, как рука об руку танцуют они с нашими аристократками, направляют их и открывают им заветнейшие тайны па, например — каким образом выгоднее выказать все прелести хорошенькой ножки. Но за всем тем нельзя однако заметить, что сближение сцены с гостиной производит бездну комических сцен; не одни дамы отдавали справедливость молоденьким нашим артисткам; супруги их, особенно те, которые уже не в первой 32 молодости, не могли пропустить без внимания прелестей закулисных граций; стоило посмотреть, как старые эти волокиты рассыпали перед ними запас острот восемнадцатого столетия!
— Сударыня, говорил такой-то маркиз одной из самых хорошеньких фигуранток: ради самого неба, возьмите скорее эту записку.
— Какую записку, господин маркиз?
— Гм! жестокая, ту которую тщетно силюсь целые полчаса сунуть вас в руку.
— Что же заключается в вашем письме, господин маркиз?
— Душечка, тигрица, ангел! ради Бога возьмите его скорее.
— Фи! замолчите: маркиза на вас смотрит.
— Э! чёрт возьми!.. Но нет, она полькирует... ради всех святых, возьмите записку... Бесчеловечная!
— Вы этого непременно требуете?
— Да, ангел.
— Смотрите же, если вы не перестанете мне 33 надоедать, я уроню его на самой середине гостиной.
— Вы не смеете этого сделать, коварная.
— Попробуйте!
— Хорошо... но... нет, ради Бога, не шутите!
Но уже было поздно: хитрая девушка овладела письмом и, подойдя к маркизе, нарочно вертела его в руках; то роняла его, то снова поднимала и вертела тоненькими своими пальчиками, — а маркиз... можете представить его положение! он то краснел, то бледнел, холодный пот выступал крупными каплями на лбу его, и Бог знает, что случилось бы с престарелым волокитою, если б артистка не сжалилась над ним в самую критическую минуту и не бросила письма в камин. Долг справедливости повелевает однако ж прибавить, что через три дня автор письма был уже счастливейшим на ту пору её поклонником и упрекал её за эту жестокость.
«Чтобы хорошо танцевать польку, лёгкость мужчины, грация и лёгкость женщины недостаточны: необходимо, чтобы танцующие понимали друг друга, имели одну и ту же душу, одно желание, одну цель; другими словами... но прежде объяснимся подробнее...
Не смотря на положительные правила, полька не может быть доступна каждому; исполненная со всей правильностью и математической точностью, она весьма часто покажется самым скучным и монотонным па; она хороша тогда только, когда исполнители её действуют душа в душу, ловки, смелы и внимательны. Каким же образом соединить исчисленные 35 условия — не для того, чтобы танцевать в такт... нет! одного такта в польке недостаточно! — но для того, чтобы угадывать желания, инстинктивно понимать друг друга и действовать под влиянием вдохновения?
Не опасаясь нисколько впасть в парадокс, скажем, что для совершенного выполнения польки, кроме искусства танцующих, необходимо, чтобы души их сливались воедино, словом, чтобы они были влюблены».
Так говорит французский автор книги о польке, человек очень пылкий и решительный; — но, по нашему мнению, довольно кажется и того, чтобы танцующие друг другу нравились...
Как мы видели, полька проникла в Париже всюду: самый воздух был напитан полькою; в один прекраснейший день она появилась и за заставою.
«Здесь (замечает наш автор) прелестная читательница, вероятно, бросит книжку с презрительною улыбкою. Как! скажет она, и после того осмеливаются мне говорить о польке? За кого же меня принимают? Кто будет столь дерзок, что осмелится предложить мне учиться польке?
Успокойтесь маркиза – графиня – баронесса – или просто сударыня — я вовсе не имел намерения оскорбить вас!
Правда, полька была исполнена за заставою; но знаете ли кем? Главным её жрецом, самим 37 господином Коралли и прелестною А. Б. *** из Королевской Музыкальной Академии.
Однажды великий маэстро, танцующий польку лучше всякого венгра, прогуливался за заставою, ломая голову, как бы применить польку к требованиям наших салонов; он никак не мог схватить одной аттитюды, и был в страшном негодовании на самого себя. Вдруг фиакр проезжает мимо; в нём сидела госпожа Б. * Броситься к экипажу, остановить лошадей и исторгнуть изумлённую девушку — было для артиста делом одной минуты. Наконец, узнают друг друга, объясняются и вскоре принимаются танцевать польку, не взирая на камни, неровность дороги, лай собак и присутствие лесничего, который не знал что думать о таком странном событии.
Таким-то образом польку танцевали за заставою, и маэстро, счастливо вдохновившийся, нашёл тут искомую аттитюду».
Впрочем, бывает здесь полька и более приличная месту, и тому сорту посетителей, которые любят прогулки за заставу. Особенно в 38 праздничные дни можете встретить здесь картины, поразительно интересные... И все по поводу польки. Даже люди очень почтенные, степенных лет и необозримо благонадёжных размеров, которых фигуры столько же не удобны для польки, сколько и топорно-неуклюжий, тяжеловесный костюм — даже такие особы пускаются в пляс и пляшут с остервенением... «О небо! мне кажется платье моё рвётся»! — А знаете ли, что у меня, кажется, лопнула коленка? Это ужасно, это разорительно! я думаю, что польку могут танцевать только люди богатые, или наконец дикие»! И, говоря это, почтенная пара, несколько огорчённая приключениями с костюмом, продолжает однако ж танцевать польку до последней возможности.
Как мы говорили, полька распространяется всюду; но не все жители Париж благословляют её появление. Люди раздражительные, холодные, принимающие каждую безделицу к сердцу, были решительно в отчаянии полька преследовала их всюду: в гостиных, в обществе, в кофейных, на улицах, везде говорили о польке; фельетонисты и журналисты ни о чем так много не говорили; на бульваре их останавливали, чтобы вручить им билет на танцевальный класс господина Целариуса; нуждался ли кто нибудь в галстуке, тотчас же показывали ему галстук à la polka (то же самое было и с жилетами). Наконец стены домов, сверху до низу были оклеены афишками и объявлениями 40 о польке. В отчаянии, в бешенстве, возвращались ненавистники польки домой; как нарочно, какой-нибудь танцевальный учитель давал под их комнатой урок польки.
Случались истории и ещё более странные, причиною которых была все также полька. Один почтенный супруг, сидя в креслах против своей супруги, спокойно наслаждался чтением газеты, стараясь не обращать внимания на шум, происходивший над его головою в верхнем этаже. Вдруг — страшный стук, часть потолка проваливается и оттуда изумлённому взору представляются две ноги, продолжающие дотанцовывать польку — на воздухе; обломки потолка произвели страшный беспорядок в мебели; одним осколком попало в кошку, отчего она страшно завизжала... А супруги? С разинутыми ртами, в неподвижном оцепенении представляли совершенное олицетворение ужаса и отчаяния. Весь Париж говорил о них почти целый день!
В порыве горести, ненавистники польки 41 прибегали к театрам, думая найти там случай рассеяться; они с жадностью бросались к афишам и вот картина, которая представилась их взорам:
имели свою польку. Нет сомнения (хотя в афише ничего не было сказано), что в цирке Франкони, господин Боше, вместо того, чтобы учить жеребца своего Солимана разным эволюциям, показывает ему польку.
У нас в Петербурге также было три водевиля, сюжетом которым послужила полька и в которых танцуют польку. — Все три очень понравились публике за грациозность и разнообразие этого нового для нас танца. Ниже мы будем говорить подробно о польке в Петербурге.
Полька также сильно распространяется во французских провинциях. Вот история о странствующем приказчике, рассказываемая по этому случаю авторами, книгу которых предлагаем мы нашим читателям.
«Уже несколько месяцев один человек объезжает всю Францию, а мы ещё не знаем его; ежедневно сталкиваемся мы с ним на улице, в театре, на бульваре и не умеем отличить его из тысячи ремесленников, составляющих мистическую часть парижского народонаселения, нравы которых ускользают от нас... Откуда он явился? — Неизвестно. — Чем он занимается? — также никто не знает. Его можно встретить почти во всех 44 кофейных, театрах и концертах; руки его белы, как у человека высшего круга; одежда его хотя чересчур эффектная, показывает в нем однако человека со вкусом; к довершению, он весьма хорошо говорит по французски и произносит слова с ударением на «р» и «с»; ясное свидетельство, что он родился в каком-нибудь парижском предместье.
Человек этот не военный, но между тем носит усы, шпоры и сохраняет в своей фигуре что-то воинственное.
Он не изгнанник, хотя синий застёгнутый до верху сюртук заставит с первого раза принять его за испанца.
Наконец он не негоциант, хотя беспрерывно путешествует из одного города в другой, является в знаменитейшие коммерческие дома обладает всеми достоинствами странствующего приказчика.
Человек этот действительно странствующий приказчик; но в чем состоит его промысел? Где его бумаги, заёмные письма, образчики? Открыв его чемодан, мы находим только 45 чёрный фрак, чёрные брюки, белую жилетку и несколько пар лакированных сапогов. Какого же рода может быть занятие этого странного существа? Чего ему нужно? Какая причина частых его путешествий? Какое занимает он место? — Какое место! Ему стоит только показаться в любом доме, чтобы быть принятым с распростёртыми объятиями; ему стоит произнести одно слово и все падает ниц перед ним.
Слово это — полька, а наш путешественник — странствующий приказчик, торгующий полькою.
Его должность состоит в том, чтобы предлагать уроки польки всем и каждому за условленную сумму, и как будто от имени которого-нибудь из знаменитых парижских танцмейстеров.
Он впрочем не принадлежит ни одному из них, и также охотно обучает методе одного, сколько способу другого. Лаборт, Коралли, Целариус — ему все равно; он пользуется их именами, смотря по обстоятельствам, а более 46 всего по благоусмотрению. Что же касается до нрава, обычаев и частной жизни этого типа, они остались ещё неисчерпанными. Человек этот родился тридцати лет. Что он делал до появления польки? — Право трудно решить! Теперь у него есть положение в свете, он путешествует из одного города в другой, никогда не остаётся в каждом из них более трёх дней и, как говорят, зарабатывает немало денег. Кроме этого, он пользуется большим уважением, как человек, распространивший польку во всей Франции».
За тем, вот ещё история, рассказываемая тем же автором о другом туристе; история, которая, при быстром распространении польки, может повториться и у нас на Руси, и которая, следовательно, может быть даже полезным предостережением нашим провинциальным маменькам и их невинным дочкам, — чем мы душевно радуемся... Она называется:
Полька создала ещё один тип, довольно замечательный по своей оригинальности; тип этот полькёр-турист. Полькёр-турист не что иное, как молодой лев с бульвара Ганда, имеющий порядочное состояние, довольно лоснящиеся бакенбарды, и который думает найти в модном танце новые средства к очарованию прекрасного пола, не парижского, но провинциального. Цель путешествий та же полька, но отнюдь не распространение её; он, напротив того, питает сильнейшую ненависть к странствующему приказчику полькисту, и старается по возможности вредить ему. В надежде поразить новизною, он проникает во все 48 провинциальные салоны и изощряет все свои знания и ловкость, чтобы посредством польки очаровать какую-нибудь провинциальную даму, или, что ещё лучше, провинциальную невесту.
После этого весьма понятно, почему полькёр-турист питает непримиримую вражду к странствующему приказчику, который в его глазах опаснейший соперник и потому, прежде чем пускаться в дорогу, он старается по возможности вернее разузнать маршрут своего противника. Этого недостаточно; приехав в какой-нибудь город, он тотчас посылает своего жокея в контору дилижансов и отдаёт ему приказание — тщательно разведать о пребывании приказчика и принести ему подробное описание всех лиц, вновь приехавших. Если полькёр-турист узнает о прибытии врага, он тотчас же приказывает запрягать лошадей и мчится в противоположную сторону.
Огромные успехи польки в Париже не могли не отозваться в Петербурге и не возбудить к ней энтузиазм нашей публики. Все способствовало к водворению польки в нашей столице. Пассажиры, приехавшие прошедшей осенью из-за границы, вместо обычных рассказов, только и твердили о польке; они с необыкновенным жаром говорили о впечатлении, произведённом ею на парижское общество, описывали с невыразимым восторгом балы, где танцуют польку и в которых сами участвовали, и наконец так много натолковали нам о польке, что невольно возбудили в нас сильное любопытство. Французские журналы, эти 50 европейские Бобчинские и Добчинские, ещё более способствовали к тому, чтобы усилить наше любопытство; в каждом почти нумере газеты писали о польке, о владычестве её в парижских гостиных, театрах, за заставами à la chaumière, и на балах так называемых «Мюзар». Не было фельетона, где бы не превозносили до небес модного танца, где не сооружали бы ему памятников при кликах народа. Согласитесь сами, что при подобных возгласах одно только китайское или якутское хладнокровие могло остаться непоколебимым. Любопытство возрастало у нас с каждым днём и выражалось маленькими прыжками и телодвижениями, которые показывали до какой степени нам хотелось хоть приблизительно достигнуть сокровенных таинств польки.
Старания эти были однако тщетны, ибо выучиться танцевать польку по наслышке — тоже, что искать в Неве упавший год назад червонец.
Около этого времени одному из артистов нашей французской труппы следовало дать бенефис. 51 Обладая необыкновенным даром пользоваться благоприятными обстоятельствами, он поспешил выписать из Парижа водевиль, написанный по случаю польки имевший огромный успех на французской сцене. Можете себе представить восторг петербургских жителей, когда афиша объявила им возможность насладиться всеми прелестями давно ожидаемого танца. Театр был полон, публика была вне себя от радости. Полька превзошла ожидание. Несмотря однако на это, публика долго ещё не решалась привести в исполнение любимейшую мысль, те. танцевать польку; аллюры молодой чужестранки были очаровательны, но показались несколько вольны некоторым, потому возбуждали нерешимость в самых страстных её поклонниках.
Быть может, весьма долго продлилась бы эта нерешимость, если б Александринский театр, дагерротип французского, не представил на суд публики польку.
Публика наша, вообще равнодушная, за исключением известного круга, к спектаклям 52 Александринского театра, стекалась со всех сторон в Александринский театр, чтобы видеть польку, которую танцевали здесь самым приличным образом и откинув все, чему могла оскорбиться чья бы то ни было щепетильность. В каждый спектакль польку повторяли два и три раза при грохоте рукоплесканий; артисты были вызываемы неоднократно; словом, полька Александринского театра произвела общий энтузиазм. Полька Александринского театра, отличаясь от французской изящным набором фигур по вкусу большинства, сделалась вскоре общим образцом и разрешила прежнюю нерешимость публики. Теперь в каждом почти доме, мало того в каждом семействе танцуют польку, позабыв совершенно кадрили, мазурки и вообще все танцы, восхищавшие до того времени поклонников Терпсихоры. Самые заклятые антитанцоры не могли остаться равнодушными перед обольстительными аттитюдами польки, и хотя с горем пополам, но все-таки предаются теперь капризным её требованиям. Не станем говорить о молодёжи, теснящейся каждодневно 53 в так называемых танцклассах; полька производит на них то же действие, что тарантелла на итальянцев: они решительно готовы заплясать до смерти. Полька успела даже расшевелить людей самых невозмутимы и оказывавших хладнокровие. Со времени её владычества произошёл в Петербурге довольно значительный переворот. Теперь молодые чиновники, желая угодить столоначальнику, не осведомляются более у него о ходе дел, предписаний, здоровья, а спрашивают только — танцует ли он польку, или по крайней мере видел ли он как её танцуют? Наши барышни выбиваются из сил в своих будуарах, чтобы превзойти друг друга в великом искусстве танцевать польку и блеснуть при первой оказии новыми своими знаниями; соберутся ли 2 или 3 человека, уже никак не обойдётся без того, чтобы не приняться за польку; нередко даже случается, что в уединённой комнатке, где раздавались прежде скрип пера да храпение, слышится теперь неистовое притопывание, 54 припрыгивание, иногда и падение владельца, что повергает привыкшего к спокойствию лакея в совершенное изумление. Влияние польки распространилось даже в самые отдалённые части города: ни одни именины, рождение и крещение на Выборгской и Петербургской не обходятся без польки; но Боже! что это за полька! вы тут можете увидеть все вместе: и галоп, и мазурку, и вальс, и наконец черт знает что такое. В каждом семействе, где есть барышни, дают непременно уроки польки; маменьки вообще находят, что полька необыкновенно способствует к развитию физических способностей дочерей, к приданию им ловких приёмов и грации. Где бы вы ни были, куда бы вы ни пошли, всюду толкуют вам о польке, об очаровательной польке. Мотивы «Луции» и «Сомнамбулы» заменяются мотивами польки; меломания заметно переходит в полькоманию. Действительно, полька заслуживает произведённый ею энтузиазм; наша публика, засидевшаяся на месте (что, впрочем, как уверяют врачи, чрезвычайно вредно при петербургском 55 климате), по крайней мере нашла теперь случай выйти из своего сидячего усыпления; кроме того, полька способствует к образованию вечеров, балов, пикников которыми мы что-то чрезвычайно бедны в нынешнюю зиму; полька как-то оживила Петербург и потому одному заслуживает величайшую нашу признательность.
Если б полька успела завлечь наших любителей преферанса и отклонить их хоть несколько от сокрушительного картобесия, то вполне оправдала бы высокое своё значение и по всей справедливости удостоилась бы не только энтузиазма, но даже памятника!
Так как па польки есть принадлежность всех фигур, то мы ограничимся изложением его раз навсегда. — Оно состоит из четырёх приёмов.
57 Все эти приёмы должны связываться один с другим. Дама исполняет те же самые приёмы, с тою только разницею, что всегда начинает с противоположной ноги кавалеру.
При отступлении назад соблюдаются те же правила:
Последний этот приём связывается с первым приёмом последующего па.
Национальная полька состоит из следующих десяти фигур. Только пять из них исполняются в наших гостиных.
Кавалер берёт правою рукою левую руку дамы и подымает её на грудную высоту; исполняя 59 первый приём, он несколько опускает её и повертывается в левую сторону; при четвёртом же приёме он, напротив того, поворачивается к своей даме, причём руки их снова подымаются.
Есть впрочем ещё променад, не менее употребительный: кавалер берёт даму за талию, как бы для галопа, и держит правою рукою левую её руку. Тогда они исполняют тот же променад, вперёд или назад, как им заблагорассудится.
Кавалер берёт даму как для обыкновенного вальса и исполняет па, — предписываемый для польки. В этой фигуре должно по возможности избегать прыгания и движений, обозначающих такт музыки; так по крайней мере предписывает господин Коралли.
Кавалер берёт даму как для обыкновенного вальса, с тою только разницею, что прижимает её к себе несравненно более. Он посылает левую ногу назад и обозначает оба приёма правою, поворачивается потом на той же ноге и быстро привлекает к себе даму.
Кавалер становится против своей дамы как для вальса и исполняет па, начиная всегда с левой ноги. Подходя или отступая от своей дамы, он заставляет её перегибаться справа налево и слева направо.
Иногда кавалер берёт свою даму, как показано в прилагаемой картинке, и делает только различные перемены рук.
Кавалер исполняет па, держа даму как для вальса; но при четвёртом приёме, вместо того, чтобы поставить ногу, как то делается обыкновенно, он вытягивает её ставит каблук, потом подымает его и продолжает таким образом па.
Этот па одинаково исполняется и при отступлении назад. Здесь оканчиваются фигуры, принятые в наших гостиных; что же касается до других фигур польки, то они довольно сложны и слишком трудны. Кроме того, они требуют довольно серьёзного изучения и оправдывают пословицу: игра не стоит свеч.
— Кадриль соответствует сангвиническим характерам, галоп желчным, вальс холерическим, а полька есть исключительно принадлежность людей нервических и страстных.
— Полька не есть танец для молоденьких девушек; они слишком сухи, неловки; для польки нужна женщина от 20 до 30 лет словом, настоящая женщина.
— Как в женщине, так и в мужчине, полька требует могучего, горячего сердца.
— Покажи мне, как ты танцуешь польку, и я скажу тебе, как ты любишь.
— Не танцевать польку с женщиною, которую любишь — блаженство, сравнительное с необходимостью полькировать с ненавистною дамой.
— Хорошие полькёры образуют хороших полькисток.
— Женщина, у которой один только полькёр, всегда почти думает, что она не кокетка; 63 та, у которой их несколько, воображает, что она только кокетка.
— Большая часть женщин более знакома со своими полькёрами, нежели с своими мужьями.
— Полькёры виноваты, что женщины ненавидят друг друга.
— Случай создаёт полькистку.
— Умрёт любовь, умрёт и полька.
— Начало и окончание любви выказываются более всего в неловкости, с какою танцуют польку мужчина и дама.
— Должно полькировать прежде нежели быть любимым, из опасения умереть не станцевав польку.
— Полька есть подстрочный перевод любви. Первая фигура, называющаяся прогулкою или променадом, требует непременно кокетство, грацию и скромность; это первое свидание двух любовников, внезапно встретившихся под аллеями парка: медленное одушевление такта музыки, выражает в то же время радость и смущение, 62 ощущаемые любовниками. Вторая фигура... но вы можете докончить сравнение сами...
— Любовь, поэзия, свобода, вот три слова, вполне выражающие польку.
